Пока мелкобуржуазные лакеи старались не за страх, а за совесть одурачить массы, буржуазия и помещики лихорадочно собирали силы для нового удара по революции.

Ленин уже давно подчеркивал, что буржуазия пользуется в борьбе с трудящимися двумя методами.

    «Буржуазия во всех странах, — писал он в 1910 году, — неизбежно вырабатывает две системы управления, два метода борьбы за свои интересы и отстаивание своего господства, причем эти два метода то сменяют друг друга, то переплетаются вместе в различных сочетаниях. Это, во-первых, метод насилия, метод отказа от всяких уступок рабочему движению, метод поддержки всех старых и отживших учреждений, метод непримиримого отрицания реформ... Второй метод — метод «либерализма», шагов в сторону развития политических прав, в сторону реформ, уступок и т. д.»{638}

Буржуазия действовала всегда «кнутом и пряником», как образно характеризуются эти два метода. Именно «кнут и пряник» с особой полнотой использовала русская буржуазия накануне Октябрьской революции.

Под непосредственным впечатлением разгрома Корнилова и стремительного роста революционных настроений буржуазия поспешила сделать массам ряд уступок. 1 сентября Временное правительство через шесть месяцев после свержения самодержавия, [443] наконец, провозгласило Россию республикой. Как мало значения придавали этому провозглашению — можно судить по тому, что ни одному из иностранных правительств не было сообщено о новой форме правления: перемена вывески была сделана, так сказать, «для внутреннего употребления», все для той же цели — временного успокоения масс.

Уступив то, что рано или поздно и так было бы сметено революцией, буржуазия снова принялась за большевиков, шедших во главе революционных масс. Щедро посыпались гнусные обвинения в шпионаже, в предательстве. Со страниц буржуазных и мелкобуржуазных газет хлынула клевета против отдельных лидеров большевистской партии. На заводах и фабриках распространялись провокационные листовки, призывавшие пролетариат якобы от имени большевистской партии к немедленному свержению правительства. Ленин писал по поводу этой бешеной кампании:

    «Царизм преследовал грубо, дико, зверски. Республиканская буржуазия преследует грязно, стараясь запачкать ненавистного ей пролетарского революционера и интернационалиста клеветой, ложью, инсинуациями, наветами, слухами и прочее и прочее»{639}.

Под злобный лай продажной прессы и истерический визг эсеро-меньшевистских газет буржуазия сделала несколько шагов к переходу в наступление. Генерал Корнилов находился еще на свободе, а «республиканский» генерал-губернатор Пальчинский распорядился закрыть большевистскую газету «Рабочий», требовавшую доведения борьбы с корниловщиной до конца.

Читать далее...

Бурное революционизирование пролетарских и трудящихся масс крестьянства раздробило, разрушило социальную основу мелкобуржуазных партий.

Подталкиваемые общим революционным подъемом, эсеро-меньшевистские лидеры после разгрома Корнилова явились в Зимний дворец и потребовали от имени своих партий вывода кадетов из правительства. Но массовое движение уже вышло из границ, приемлемых для мелкобуржуазных партий: выключением кадетов из числа членов правительства невозможно было остановить растущую революцию под лозунгом «Вся власть советам». Организующая сила этого лозунга все крепче соединяла массы. Эсеро-меньшевики решили спешно строить другую плотину, которая сдержала бы революционное движение [437] и затем отвела его в другое, менее опасное русло.

Первого сентября состоялось объединенное заседание Всероссийского центрального исполнительного комитета советов и исполнительного комитета советов крестьянских депутатов. Напуганные революцией лидеры мелкобуржуазных партий противопоставили лозунгу «Вся власть советам» созыв общедемократического съезда.

Читать далее...

Партия большевиков работала в армии в исключительно трудных условиях. Ложь и клевета буржуазной и мелкобуржуазной печати затрудняли агитацию и пропаганду. Гонения на большевистские газеты, недопущение их на фронт ставили огромные препятствия работе большевиков. [423]

    «Мы имеем в своем распоряжении только слово, — писал Ленин. — И этого слова нас хотят лишить... »Правду» на фронт не пускают. Киевские «агенты» постановили «Правду» не распространять. «Земский союз» «Правды» в своих киосках не продает. И, наконец, нам обещают вести «систематическую борьбу с проповедью ленинизма»... ( «Известия совета рабочих и солдатских депутатов».) Но зато всякий такой стихийный протест, всякий эксцесс, где бы он ни был, нам ставят в строку»{612}

И все же несмотря ни на какие рогатки большевистские газеты проникали и в казармы, и в окопы, и на суда. Они находили у солдат сочувственный отклик, зажигали их бодрым революционным настроением.

    «Сегодня один сознательный труженик-газетчик принес ту газету, которую необходимо читать, и справедливую газету «Солдат», — писали своим сельчанам из Петроградского резервного полка, — сегодня в руках наших солдат завиднелись пролетарские газеты: «Солдат» и «Рабочий путь». А то приходится видеть печальное явление: у всех товарищей солдат газеты буржуазные, которые всецело обвиняют справедливых вождей и нагло врут и тем приводят в заблуждение»{613}.

Если в петроградские казармы с трудом проникали большевистские газеты, то еще труднее им было попасть на фронт, в действующую армию. Но и там большевистская мысль будила солдат, проясняла их классовое самосознание, указывала методы революционной борьбы. Огромная работа большевистской печати встречала восторженные отзывы солдат.

    «Товарищ редактор! — писал рядовой Козлов из действующей армии в редакцию газеты «Солдат». — Я и многие товарищи страшно интересуемся вашей газетой, которая дает хорошие наставления. Эта газета нам попалась случайно; из нее видно, как должны мы требовать и настаивать, чтобы не дать власть капиталистам, которые, как вы пишете, стараются внести рознь между солдатами и рабочими по нашей темноте. Но мы желаем следовать вашему примеру и всегда будем поддерживать вас и добиваться будем прав согласно вашей программе»{614}.

Читать далее...

Корниловские события не прошли бесследно и во флоте. Они обострили политические страсти моряков и увеличили их недоверие к командному составу. В Гельсингфорсе команды судов потребовали от офицеров письменных подтверждений об их отношении к Корнилову. Кое-где возмущенные матросы прибегли к самосуду. По постановлению объединенного заседания Гельсингфорсского совета и Центробалта создался революционный комитет, назначавший комиссаров на суда, на телеграф, на телефонную станцию, на почту и в другие учреждения.

На заседаниях Гельсингфорсского совета, в особенности на совещаниях матросской секции, все чаще раздавались голоса, требовавшие свержения Временного правительства и установления советской власти. В сентябре девятнадцать кораблей Балтфлота приняли боевую резолюцию против декрета Временного правительства, объявлявшего Россию «республикой» без приставки «демократическая». Моряки все чаще и чаще начинали поговаривать о вооруженном восстании.

Первого октября в телеграмме на имя командующего Северным фронтом Керенский указывал на «опасные» настроения кронштадтских моряков.

    «Кронштадтцы уже добились того, что в критический момент не все средства обороны на месте...»{607}

Под влиянием непрерывного роста революционных настроений во флотских низах Центробалт начал быстро освобождаться от оборонческих иллюзий, которые частично еще проявлялись у него в августе. В конце сентября моряки Балтийского флота уже рапортовали пролетарской революции о своей полной готовности [419] к выступлению за власть советов. Эту готовность они доказали на II съезде Центробалта, открывшемся в Гельсингфорсе 25 сентября.

Третьего октября II съезд Центробалта обратился к матросам и солдатам с призывом готовиться к борьбе за революцию. В ответ на этот призыв со всех концов страны Центробалт начал получать уверения в готовности поддержать пролетарскую революцию.

Моряки Черноморского флота заявили:

    «Мы присоединяем свой голос к вашему горячему призыву, мы идем вместе с вами на баррикады последнего боя!»{608}.

С Румынского фронта солдаты предлагали свою поддержку революционным морякам:

    «Товарищи, от вас многое теперь зависит, не останавливайтесь ни перед чем. Мы всегда готовы встать вместе с вами»{609}.

Все постановления съезда принимались под непосредственным руководством большевиков. В ответ на злостную клевету печати, обвинявшей моряков в бегстве с фронта, съезд Центробалта вынес резкий протест:

    «Тебе же, предавшему революцию, Бонапарту-Керенскому, шлем проклятия в тот момент, когда наши товарищи гибнут под пулями и снарядами и тонут в волнах морских, призывая защищать революцию. И когда мы все, как один, за свободу, землю и волю сложим свои головы, мы погибнем в честном бою в борьбе с внешним врагом и на баррикадах с внутренним, посылая тебе, Керенский, и твоей компании проклятие за ваши призывы, которыми вы старались разъединить силы флота в грозный час для страны и революции»{610}.

Читать далее...

Корниловский мятеж обострил противоречия и усилил борьбу между офицерством и солдатами. Последние остатки доверия широких масс к командному составу были подорваны прямым участием последнего в контрреволюционном заговоре или открытым сочувствием ему. Связь между командованием и подчиненными ему воинскими частями распадалась все больше и больше. Классовая борьба в армии вступала в новую фазу.

Эсеро-меньшевистский комитет 12-й армии телеграфировал Чхеидзе:

    «Корниловский заговор оставил глубокий след, масса перестает верить кому бы то ни было, недоверие к командному составу, явившееся следствием отступления, усугубляется корниловской историей»{583}. [409]

Сводка армейских настроений по Западному фронту давала такую оценку создавшегося положения:

    «Выступление генерала Корнилова почти повсюду вновь разрушило наладившиеся добрые отношения между командным составом и солдатской массой, причем агитация против офицерства усилилась, в особенности там, где у солдат имелись сведения о принадлежности некоторых офицеров к офицерскому союзу»{584}.

Во многих частях настаивали на роспуске офицерского союза. Солдаты открыто возмущались привилегированными условиями, в которых содержались в заключении Корнилов и его пособники. Требовали скорейшего суда над ними.

Читать далее...

Ставка принимала лихорадочные меры, чтобы приостановить победное шествие революции на фронте. В Ставку стекались руководители разбитых в Петрограде соглашательских партий.

4 ноября в Могилев прибыли бывший военный министр Временного правительства Верховский и члены Центрального комитета партии эсеров Чернов, Фейт, Шохерман. Несколько позднее сюда же явились Гоц, Скобелев и др. К этому времени «Ставка кишмя кишела разного рода бывшими, будущими и жаждущими быть...» государственными деятелями. Непрерывно являлись то члены общеармейского комитета, то представители организаций, то всякие прочие «люди с планом»¹.

Там же находились и представители иностранных миссий. Союзные дипломаты диктовали свои условия Ставке. Отказавшись признать советское правительство, они начали сноситься непосредственно с Духониным, подчеркивая этим, что Ставка является для них единственным органом власти.

Общеармейский комитет и приехавшие в Ставку эсеро-меньшевистские главари в единении с контрреволюционным генералитетом решили противопоставить Совету народных комиссаров новое правительство, организованное в Ставке.

В ночь на 8 ноября из Ставки от имени общеармейского комитета армейским организациям фронта была разослана телеграмма с предложением «действующей армии в лице ее фронтовых и армейских комитетов взять на себя инициативу создания власти»². Комитет предлагал наметить кандидата на пост министра-председателя.

«Со своей стороны, — говорилось в телеграмме, — общеармейский комитет выдвигает на этот пост кандидатуру вождя партии социалистов-революционеров Виктора Михайловича Чернова»³.

Вечером 8 ноября Чернов уже выступал в здании Могилевского Совета как кандидат на пост премьера. Могилев готовился стать вторым Версалем.

Читать далее...

На Юго-западном, Румынском и Кавказском фронтах Великая пролетарская революция развивалась в более сложной обстановке, чем на Северном и Западном.

Развернувшаяся здесь борьба за советскую власть велась не только против генералитета и контрреволюционных организаций, но и с враждебными советской власти националистическими объединениями, по территории которых проходили фронты. Это были: Украинская центральная рада, буржуазные организации Закавказья и румынские власти.

Фронтовой комитет Юго-западного фронта, получив известия о событиях в Петрограде, решил оказать сопротивление выступлению большевиков.

Однако настроение комитета далеко не отражало настроения солдатских масс фронта и тыла. Известия о восстании в Петрограде дошли до солдат Юго-западного фронта позднее, чем на других фронтах. Но как только солдатская масса и на этом фронте узнавала о великих событиях в Петрограде, она спешила выразить свою солидарность с петроградскими рабочими и солдатами. 31 октября начальник штаба VII армии генерал Гришинский доносил в штаб Юго-западного фронта:

«В XXII корпусе усиленная большевистская агитация ведется солдатами 6-го полка, где вынесена резолюция о поддержке большевиков... В I гвардейском корпусе на соединенном заседании полковых, дивизионных и корпусного комитетов после бурных прений вынесена следующая резолюция: соединенное заседание заявляет о полной солидарности с петроградским гарнизоном и Всероссийским съездом Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов в их борьбе за создание твердой революционной власти...»¹.

2 ноября командующий XI армией генерал Промотов телеграфировал в штаб фронта:

«В V армейском корпусе настроение крайне нервное, симпатии к большевизму растут особенно в пехоте, сильно ухудшилось отношение к офицерскому составу в 7-й пехотной дивизии. В XXXII армейском корпусе 403-й Польский полк за исключением пулеметной и других мелких команд вынес большевистскую резолюцию с протестом против снятия войск с фронта. 48-й тяжелый артиллерийский дивизион вынес подобную большевистской резолюцию... Большевистское настроение в частях корпуса растет»².

 

Читать далее...

X армия занимала центр Западного фронта. Ее штаб находился в местечке Молодечно. О том, как было встречено здесь известие о восстании» в Петрограде, рассказывают в «Правде» от 4 ноября 1917 года делегаты 107-го Троицкого полка.

«Весть о перевороте, — пишут они, — пришла 26 октября. Встречена она была с восторгом, криками «ура». Состоялось собрание всего полка, который вынес резолюцию за полную поддержку новой власти... 27-го была получена другая телеграмма о взятии Петрограда Керенским с призывом не верить Военно-революционному комитету и об аресте большевиков. Этой телеграмме никто не поверил»¹

Несколькими днями раньше в 107-м Троицком полку была принята резолюция о передаче всей власти в руки Советов. С этой резолюцией делегаты 107-го полка объездили несколько полков своей дивизии: 105, 106 и 108-й. Всюду солдаты единогласно присоединились к резолюции 107-го полка. Даже в ударном батальоне подавляющее большинство солдат присоединилось к резолюции, и лишь небольшая кучка протестовала, требуя ареста делегатов.
Читать далее...

После Северного фронта крупнейшее значение для успешного завершения пролетарской революции имел Западный фронт. Он лежал ближе других фронтов к Москве и — после Северного фронта — к Петрограду. В тылу Западного фронта находился центр генеральской контрреволюции — Ставка верховного главнокомандующего.

Окопы Западного фронта тянулись от Двинска до Пинска. Штаб фронта находился в Минске. Так же как и на Северном фронте, здесь стояли три армии: III, X и II.

II армия занимала крайний левый фланг Западного фронта — Пинские болота. Штаб армии находился в Слуцке, но наиболее жизненным центром ее являлся Несвиж, расположенный ближе к окопам. В Несвиже находился и армейский комитет.

26 октября фракция большевиков армейского комитета получила известия о восстании в Петрограде. Большевики немедленно предъявили комитету требование о признании новой власти. Комитет, состоявший на две трети из соглашателей, отклонил это требование. Тогда большевики вышли из его состава. Многие из них разъехались по фронту поднимать на борьбу за советскую власть солдат-окопников. А большевики, оставшиеся в Несвиже вместе с товарищами, прибывшими из Минска, развернули работу военно-революционного комитета.

Еще до начала октябрьских событий, в противовес казакам 2-й Уральской казачьей дивизии, стоявшим в Несвиже, большевики вызвали туда 32-й Сибирский полк. 26 октября сибирцы подошли к Несвижу. В частях II армии большевики — члены армейского комитета — боролись за немедленные перевыборы дивизионных и корпусных комитетов, за выборы делегатов на армейский съезд, который должен «был собраться 1 ноября, за контроль над штабами и телеграфом и за захват корпусных газет.

Полковые комитеты в большинстве полков были уже большевистскими. Исключение представляли лишь некоторые полки IX и III сибирских корпусов: в первом сильны были украинские националисты, во втором — эсеры. Захват власти в полках совершился очень быстро. Командный состав оказался настолько изолированным, что не мог оказать никакого сопротивления.

Читать далее...

В ночь на 26 октября главнокомандующий Западного фронта генерал Балуев запросил Ставку, как быть с поступающими телеграммами об аресте Временного правительства:

«Я прошу дать указания Ставки — и немедленно, так как телеграммы Военно-революционного комитета скрыть от войск не могу»¹.

Наутро генерал Духонин сообщил Балуеву, какие меры принимает Ставка:

«Так как начинают проникать телеграммы с разными распоряжениями большевиков, то мы установили в Ставке, Могилеве и на станции дежурство членов комитета для задержки телеграмм»².

Ставка пыталась скрыть от солдат известие о свержении Временного правительства. Расположенная в тылу Западного фронта, в захолустном губернском городке Могилеве, Ставка верховного главнокомандующего была средоточием монархических генералов и офицеров, составлявших ее многолюдный штаб. На охране этого контрреволюционного гнезда стояли наиболее «благонадежные» войсковые части, как, например, 1-й Ударный полк, батальон георгиевских кавалеров и др. При Ставке находились и многочисленные центральные учреждения военизированных буржуазных организаций — Земгора (союза земств и городов) и Военно-промышленного комитета.

Читать далее...