Корнилов уехал в Ставку, которая с этого времени превратилась в центр всяких контрреволюционных замыслов и планов. Туда стекались со всех сторон представители старого режима, обещая генералам деньги и поддержку. К Корнилову потянулись антантовские представители, которые уже убедились, что своим участием в февральском дворцовом заговоре они не спасли русской армии. Теперь они надеялись участием в заговоре Корнилова сохранить русскую армию на фронте для продолжения войны.

Заговор Корнилова зрел и подготовлялся открыто. Чтобы отвлечь от него внимание, пустили слух о готовящемся восстании большевиков. Буржуазные и мелкобуржуазные газеты были полны намеков и «сведений» о большевистском заговоре. Кадетская «Речь» прямо называла день выступления — 27 августа — полугодовщину революции. Временное правительство во главе с Керенским, потворствуя корниловщине, всю тяжесть своих ударов направило на большевиков. Был разработан план провокации. Предполагалось, что в день полугодовщины революции произойдут демонстрации. Если их не будет, то атаман Дутов со своими казаками «продемонстрирует» восстание большевиков. Правительство прикажет ликвидировать это «большевистское» восстание. В Петроград войдут заранее подготовленные Корниловым войска, разгромят в первую голову партию большевиков, попутно — советы и все вообще революционно-демократические организации.

Корнилов имел наготове состав своего правительства. [334] Вот что рассказывал он впоследствии на допросе об окончательном составе предполагаемого правительства:

«26 августа по окончании съезда комиссаров фронта у меня в кабинете собрались Филоненко, В. С. Завойко и А. Ф. Аладьин... Был набросан проект «совета народной обороны» с участием верховного главнокомандующего в качестве председателя, А. Ф. Керенского — министра-заместителя, Б. Савинкова, генерала Алексеева, адмирала Колчака и М. Филоненко. Этот совет обороны должен был осуществить коллективную диктатуру, так как установление единоличной диктатуры было признано нежелательным. На посты других министров намечались: С. Г. Тахтамышев, Третьяков, Покровский, граф Игнатьев, Аладьин, Плеханов, Г. Е, Львов и Завойко»{446}.

Чтобы усыпить внимание рабочих и крестьян, заговорщики разработали два демагогических приказа. Один — о повышении заработной платы железнодорожникам и почтовикам, чтобы хотя временно добиться их нейтралитета, другой — о земле: землю обещали нарезать активным участникам войны с Германией.

Силы революции, вызвавшие июньский кризис, продолжали действовать с нарастающей быстротой.

Ни одна задача революции еще не была решена. Затруднения с хлебом возрастали. Разруха усиливалась, охватывая все новые области и районы. Останавливались — чаще по воле предпринимателей — заводы и фабрики. По транспорту, как по каналам, паралич производственного организма расползался по всей стране.

В мае было закрыто 108 заводов с 8 701 рабочим, в июне — 125 заводов с 38 465 рабочими, а в июле — 206 заводов с 47 754 рабочими. На 40 процентов сократилось металлургическое производство, на 20 процентов — текстильное. Надвигался голод.

Выло ясно — буржуазия наступает. Классовый смысл этого наступления с циничной откровенностью выболтал крупнейший промышленник Рябушинский. На съезде торговцев и промышленников [261] он с наслаждением говорил, что скоро настанет момент, когда

«костлявая рука голода и народной нищеты схватит за горло друзей народа, членов разных комитетов и советов»{343}.

В Петрограде с первых же дней революции начался бурный процесс самовооружения пролетариата. Рабочие вынудили мелкобуржуазных руководителей совета санкционировать сверху то, что уже явочным порядком было захвачено снизу. 28 февраля эсеро-меньшевистский исполнительный комитет совета постановил:

«Рабочим на фабриках и заводах организовать милицию по 100 человек на 1 000 рабочих»{328}.

Но как только выяснилось, что буржуазия выдержала первый натиск, меньшевики постарались свести на нет свою уступку так же, как с приказом № 1.

Прежде всего исполнительный комитет запретил выдавать рабочим оружие, а затем на заседании 7 марта высказался за слияние заводской милиции с общегражданской. Исполнительный комитет порекомендовал рабочим:

«1. Войти всей организацией в состав городской милиции.

2. Сохранить при этом свою самостоятельную организацию, организовать свои выборные милиционные комитеты; принять белую повязку с номером городской милиции и выдаваемые ею удостоверения; наряду с этим к белой повязке городской милиции прикреплять красную розетку заводской милиции, сохранить свои номера и свои удостоверения»{329}.

Наспех перекрасившись в «республиканцев», буржуазия всемерно заботилась сохранить свои основы и опоры, а в первую очередь — удержать в своих руках армию и полицию. На фронте убрали с полдюжины царских генералов. Некоторых перебросили на менее значительные посты. Армию переименовали из «императорской» в «революционную».

Городовые и жандармы как организованная сила были ликвидированы по всей стране, частью были отправлены на фронт, частью тоже «перекрасились» или спрятались, чтобы появиться в удобный момент на сцену. Получив власть из рук революции. Временное правительство не могло восстановить старую полицию, но тотчас же попробовало создать новую полицейскую силу: учредило «народную» милицию с выборными должностями, подчинив ее старым городским думам и земствам. Людей в «народную» милицию тщательно отбирали: петроградская милиция, например, [241] в первые дни состояла лишь из студентов и офицеров. Ленин писал по этому поводу:

«Главное для помещиков и капиталистов в настоящее время, когда они убедились в силе революционных масс, — отстоять наиболее существенные учреждения старого режима, отстоять старые орудия угнетения: полицию, чиновничество, постоянную армию. «Гражданскую милицию» стараются свести на старое, т. е. на небольшие, оторванные от народа, стоящие возможно ближе к буржуазии отряды вооруженных людей под командой лиц из буржуазии»{321}.

Двигать революцию вперед можно было, только разрушив старый аппарат власти с его полицией и армией. Буржуазному маневру «народной» милиции большевистская партия противопоставила лозунг пролетарской милиции, лозунг всеобщего вооружения пролетариата.

Буржуазия и ее лакеи забрасывали фронт тучами листовок. 150 армейских газет изо дня в день убеждали солдат оставаться на фронте. Сбитые вначале с толку демагогией социалистов-оборонцев, солдатские массы угрюмо отмалчивались.

Пока «наверху» шла лихорадочная работа по собиранию сил для овладения массой, «внизу» шел такой же лихорадочный процесс по освобождению масс от доверия к «верхам» и самообмана. Сухие донесения штабов регистрировали факты «разложения» армии день за днем.

Вот как характеризовали положение командующие фронтами, съехавшиеся на заседание 4 мая 1917 года.

Командующий Юго-западным фронтом генерал Брусилов:

«Один из полков заявил, что он не только отказывается наступать, но желает уйти с фронта и разойтись по домам. Комитеты пошли против этого течения, но им заявили, что их сместят. Я долго убеждал полк, и когда спросил, согласны ли со мной, то у меня попросили разрешения дать письменный ответ. Через несколько минут передо мной появился плакат: «Мир во что бы то ни стало, долой войну...» В результате мне дали слово стоять, но наступать отказались, мотивируя это так: «Неприятель у нас хорош и сообщил нам, что не будет наступать, если не будем наступать мы. Нам важно вернуться домой, чтобы пользоваться свободой и землей — зачем же калечиться»{309}.

Буржуазия нервно следила за поведением соглашателей. Она давно уже чувствовала сотрясение почвы под их ногами. Кадеты, руководящая партия буржуазии и помещиков, все более мрачно оценивали падающее влияние своих «союзников» — эсеров и меньшевиков. Реакция лихорадочно изобретала новые методы для удержания за собой масс. Таким средством по общему признанию буржуазии и ее мелкобуржуазных союзников должно было стать наступление на фронте. Расчет кадетов был чрезвычайно прост: с помощью соглашателей увлечь армию в наступление. Продолжение войны неминуемо вело к усилению военщины. Этим самым уничтожалось двоевластие, и вся полнота власти переходила в руки буржуазии. Успехи на фронте должны были вызвать новую волну патриотизма и усилить оборонческие настроения. Под грохот войны можно было отложить, а потом и совсем, [229] снять жгучие вопросы революции — о земле, о положении рабочих.

Оправдываясь необходимостью сосредоточить все силы на борьбе с внешним врагом, контрреволюция получала возможность перейти к насилиям, арестам, расстрелам тех, кто агитировал против войны.

Наступление на фронте и в случае провала приносило свои плоды буржуазии. При неудаче можно было свалить всю вину на большевиков.

Активных действий требовали и англо-французские империалисты. Они давно уже поняли, что Россия не способна продолжать войну. Не случайно Америка выступила против Германии сразу после Февральской революции: солдаты Соединенных штатов должны были сменить измученные армии России. Но для переброски войск нужно было время, а пока надо было заставить русских отвлечь к своему фронту как можно больше германских корпусов, надо было

«удержать всеми мерами хотя бы часть русских войск, чтобы не дать Германии перебросить все свои армии на Запад»{301},

как говорит в своих воспоминаниях представитель Англии при Ставке генерал Нокс.

Пресса империалистов изо дня в день упрямо требовала наступления. Дипломаты обивали пороги Министерства иностранных дел, настаивая на боевых действиях. Ив Англии, Франции, Америки приезжали делегации социал-демократии уговаривать русский народ «выполнить свой долг». Гендерсон, Томас, Тома, крупнейшие представители международного соглашательства, ездили по фронту, посещали казармы, фабрики, убеждая «именем революции» воевать.

Июньская демонстрация, как и апрельская, нарастала стихийно. Однако большевики к этому времени имели уже крепкие опорные пункты в рабочих массах Петрограда. В отличие от апрельской демонстрации в июне большевики уже могли ввести стихийно нараставшее недовольство в русло организованной борьбы. Оформляя и углубляя движение, Центральный комитет большевистской партии назначил мирную демонстрацию на 10 июня. Демонстрация должна была развернуться под большевистскими лозунгами: «Вся власть советам», «Долой десять министров-капиталистов», «Рабочий контроль над производством», «Хлеба, мира, свободы». Эта мирная демонстрация должна была выявить перед съездом советов волю петроградских рабочих и солдат, требовавших передать всю государственную власть в руки советов.

Возбуждение масс было подогрето распоряжением Временного правительства о выселении анархистов с дачи бывшего царского сановника Дурново. Приказ Временного правительства упал на раскаленную почву — анархисты занимали только часть здания, большая часть его была занята красногвардейцами и профсоюзами. Рабочие Выборгского района, в котором находилась дача Дурново, пришли в движение. Они увидели в действиях Временного правительства прямую защиту бывших министров, отличавшихся особенной преданностью самодержавию. Возмущение росло, перекидываясь из района в район. Демонстрация обещала вылиться в грандиозный протест против соглашателей, поддерживавших Временное правительство, подорвать к ним всякое доверие со стороны петроградского пролетариата или заставить их стать на путь твердой революционной политики.

Лидеры соглашательских партий, пронюхав о готовящемся выступлении, подняли крик о большевистском заговоре. Заявив на съезде советов, что большевистской демонстрацией хотят воспользоваться контрреволюционеры, они провели постановление съезда о запрещении демонстраций. Против большевиков, если они осмелятся выйти на улицу, выдвигались исключительные угрозы вплоть до изгнания их из советов.

Перемена лиц не внесла изменений в программу Временного правительства. Все осталось по-старому с той лишь разницей, что, борясь за диктатуру буржуазии, правительство пользовалось поддержкой советов.

Коалиция с эсеро-меньшевиками помогла буржуазии выйти без поражения из апрельского кризиса, но буржуазии не удалось устранить его причин. Попрежнему продолжалась кровавая бойня. Как и раньше, оставалось налицо противоречие между классовым положением широких масс, не заинтересованных в войне, и оборонческим лозунгом «Война до победного конца». А раз оставались неустраненными причины кризиса, то неизбежно было повторение новых взрывов. Именно поэтому Центральный комитет большевистской партии подчеркивал, что лозунгами момента остаются:

«1. Разъяснение пролетарской линии и пролетарского пути к окончанию войны.

2. Критика мелкобуржуазной политики доверия и соглашательства с правительством капиталистов.

3. Пропаганда и агитация от группы к группе среди каждого полка, на каждом заводе, особенно среди самой отсталой массы прислуги, чернорабочих и т. п., ибо особенно на них пыталась в дни кризиса опереться буржуазия,

4. Организация, организация и еще раз организация пролетариата: на каждом заводе, в каждом районе, в каждом квартале»{285}.

Борьба за массы вступила в новый период. Выполняя решение Центрального комитета большевистской партии — «на заводы, в массы», — большевики двинулись в казармы, в рабочие районы. Продуманно и смело они открывали народу глаза на контрреволюционную сущность Временного правительства и соглашательскую политику вождей Петроградского совета.

Февральскую революцию буржуазия объясняла протестом масс против военных поражений царской армии. Она проповедывала, что главной задачей революции является победоносное завершение войны, захват Константинополя и т. д. Буржуазное правительство совершенно не склонно было пересматривать империалистскую программу. Империалистские планы завоеваний, которые поддерживались русской буржуазией и раньше, она намеревалась осуществить теперь с большим успехом.

Буржуазия, пользуясь военной обстановкой, призывала население России к национальному единению, пытаясь под этим флагом отделаться от разрешения «проклятых» социальных вопросов.

Было очевидно, что созданное ею Временное правительство не собиралось, да и не в состоянии было разрешить более или менее серьезно национальный вопрос. В сохранении власти над национальными окраинами и в дальнейшей империалистской экспансии буржуазия видела одну из основ своей экономической и политической мощи, своего классового господства. Она выдвинула, пользуясь поддержкой мелкобуржуазных партий — социалистов-революционеров и меньшевиков, — старый царский лозунг «единой и неделимой России», прикрытый лишь розовым флагом «революционной демократии».

Временное правительство, бессильное подавить национально-освободительное движение на окраинах России репрессивными мерами, рассчитывало ослабить его второстепенными уступками: отменой ограничений вероисповедания и процентной нормы в учебных заведениях, предоставлением «инородцам» права занятия должностей в государственных учреждениях и т. п.

Коалиция с соглашателями позволила буржуазии установить в правительстве своеобразное разделение труда. Министры- «социалисты» выступали перед народом с «демократическими» речами и предложениями, а лидеры буржуазии под прикрытием соглашателей собирали силы для нового наступления на революцию. [195]

Восстановили деятельность Государственной думы под видом «частных совещаний». Первое такое совещание состоялось 22 апреля. Родзянко так определил задачи совещаний: от делегатов Думы ждут «указаний на то, как надо вести государственный корабль»{264}. А депутат Н. В. Савич, октябрист, добавил:

«Наше дело — формировать общественное мнение»{265}.

В майскую коалицию министром земледелия вошел В. М. Чернов. Вождь партии эсеров, ее теоретик, он слыл также специалистом по аграрному вопросу. Получив портфель министра, Чернов должен был попытаться осуществить на практике путаные эсеровские теории. Но вождя эсеров пригласили в правительство не для этого. Князь Волконский, крупнейший помещик Тамбовской губернии, в своем письме к Чернову в начале июня разъяснил ему, чего хотят от него помещики.