Сделать государство «свободным» - это отнюдь не является целью рабочих, избавившихся от ограниченного верноподданнического образа мыслей. В Германской империи «государство» почти столь же «свободно», как в России. Свобода состоит в том, чтобы превратить государство из органа, стоящего над обществом, в орган, этому обществу всецело подчиненный; да и в наше время большая или меньшая свобода государственных форм определяется тем, в какой мере они ограничивают «свободу государства».

Германская рабочая партия - по крайней мере, если она принимает эту программу, - обнаруживает, как неглубоко прониклась она социалистическими идеями; вместо того чтобы рассматривать существующее общество (а это сохраняет силу и для всякого будущего общества) как «основу» существующего государства (или будущее общество как основу будущего государства), она, напротив, рассматривает государство как некую самостоятельную сущность, обладающую своими собственными «духовными, нравственными, свободными основами».

...Однако, несмотря на пестрое разнообразие их форм, различные государства различных цивилизованных стран имеют между собой то общее, что они стоят на почве современного буржуазного общества, более или менее капиталистически развитого. У них есть поэтому некоторые общие существенные признаки. В этом смысле можно говорить о «современной государственности» в противоположность тому будущему, когда отомрет теперешний ее корень, буржуазное общество.

Возникает вопрос: какому превращению подвергнется государственность в коммунистическом обществе? Другими словами: какие общественные функции останутся тогда, аналогичные теперешним государственным функциям? На этот вопрос можно ответить только научно; и сколько бы тысяч раз ни сочетать слово «народ» со словом «государство», это ни капельки не подвинет его разрешения.

Мы имеем здесь дело не с таким коммунистическим обществом, которое развилось на своей собственной основе, а, напротив, с таким, которое только что выходит как раз из капиталистического общества и которое поэтому во всех отношениях, в экономическом, нравственном и умственном, сохраняет еще родимые пятна старого общества, из недр которого оно вышло,! Соответственно этому каждый отдельный производитель получает обратно от общества за всеми вычетами ровно столько, сколько сам дает ему. То, что он дал обществу, составляет его индивидуальный трудовой пай. Например, общественный рабочий день представляет собой сумму индивидуальных рабочих часов; индивидуальное рабочее время каждого отдельного производителя - это доставленная им часть общественного рабочего дня, его доля в нем. Он получает от общества квитанцию в том, что им доставлено такое-то количество труда (за вычетом его труда в пользу общественных фондов), и по этой квитанции он получает из общественных запасов такое количество предметов потребления, на которое затрачено столько же труда. То же самое количество труда, которое он дал обществу в одной форме, он получает обратно в другой форме.

Здесь, очевидно, господствует тот же принцип, который регулирует обмен товаров, поскольку последний есть обмен равных стоимостей.

К дню рождения величайшего мыслителя, философа, коммуниста Карла Маркса

1. РЕАКЦИОННЫЙ СОЦИАЛИЗМ

а) ФЕОДАЛЬНЫЙ СОЦИАЛИЗМ

Французская и английская аристократия по своему историческому положению была призвана к тому, чтобы писать памфлеты против современного буржуазного общества. Во французской июльской революции 1830г. и в английском движении в пользу парламентской реформы ненавистный выскочка еще раз нанес ей поражение. О серьезной политической борьбе не могло быть больше и речи. Ей оставалась только литературная борьба. Но и в области литературы старые фразы времен Реставрации {Имеется в виду не английская Реставрация 1660 — 1689гг., а французская Реставрация 1814 — 1830 годов. (Примечание Энгельса к английскому изданию 1888г.)} стали уже невозможны. Чтобы возбудить сочувствие, аристократия должна была сделать вид, что она уже не заботится о своих собственных интересах и составляет свой обвинительный акт против буржуазии только в интересах эксплуатируемого рабочего класса. Она доставляла себе удовлетворение тем, что сочиняла пасквили на своего нового властителя и шептала ему на ухо более или менее зловещие пророчества.

Так возник феодальный социализм: наполовину похоронная песнь — наполовину пасквиль, наполовину отголосок прошлого — наполовину угроза будущего, подчас поражающий буржуазию в самое сердце своим горьким, остроумным, язвительным приговором, но всегда производящий комическое впечатление полной неспособностью понять ход современной истории.

Аристократия размахивала нищенской сумой пролетариата как знаменем, чтобы повести за собою народ. Но всякий раз, когда он следовал за нею, он замечал на ее заду старые феодальные гербы и разбегался с громким и непочтительным хохотом.

К дню рождения величайшего мыслителя, философа, коммуниста Карла Маркса

В каком отношении стоят коммунисты к пролетариям вообще?

Коммунисты не являются особой партией, противостоящей другим рабочим партиям.

У них нет никаких интересов, отдельных от интересов всего пролетариата в целом.

Они не выставляют никаких особых {В английском издании 1888г. вместо «особых» сказано «сектантских»} принципов, под которые они хотели бы подогнать пролетарское движение.

Коммунисты отличаются от остальных пролетарских партий лишь тем, что, с одной стороны, в борьбе пролетариев различных наций они выделяют и отстаивают общие, не зависящие от национальности интересы всего пролетариата; с другой стороны, тем, что на различных ступенях развития, через которые проходит борьба пролетариата с буржуазией, они всегда являются представителями интересов движения в целом.

Коммунисты, следовательно, на практике являются самой решительной, всегда побуждающей к движению вперёд {В английском издании 1888г. вместо слов «всегда побуждающей к движению вперед» напечатано: «самой передовой»} частью рабочих партий всех стран, а в теоретическом отношении у них перед остальной массой пролетариата преимущество в понимании условий, хода и общих результатов пролетарского движения.

Ближайшая цель коммунистов та же, что и всех остальных пролетарских партий: формирование пролетариата в класс, ниспровержение господства буржуазии, завоевание пролетариатом политической власти.

Теоретические положения коммунистов ни в какой мере не основываются на идеях, принципах, выдуманных или открытых тем или другим обновителем мира.

Они являются лишь общим выражением действительных отношений происходящей классовой борьбы, выражением совершающегося на наших глазах исторического движения. Уничтожение ранее существовавших отношений собственности не является чем-то присущим исключительно коммунизму.

Все отношения собственности были подвержены постоянной исторической смене, постоянным историческим изменениям.

Например, французская революция отменила феодальную собственность, заменив ее собственностью буржуазной.

К дню рождения величайшего мыслителя, философа, коммуниста Карла Маркса

Жизненные условия старого общества уже уничтожены в жизненных условиях пролетариата. У пролетария нет собственности; его отношение к жене и детям не имеет более ничего общего с буржуазными семейными отношениями; современный промышленный труд, современное иго капитала, одинаковое как в Англии, так и во Франции, как в Америке, так и в Германии, стерли с него всякий национальный характер. Законы, мораль, религия - все это для него не более как буржуазные предрассудки, за которыми скрываются буржуазные интересы.
    Все прежние классы, завоевав себе господство, стремились упрочить уже приобретенное ими положение в жизни, подчиняя все общество условиям, обеспечивающим их способ присвоения. Пролетарии же могут завоевать общественные производительные силы, лишь уничтожив свой собственный нынешний способ присвоения, а тем самым и весь существовавший до сих пор способ присвоения в целом. У пролетариев нет ничего своего, что надо было бы им охранять, они должны разрушить все, что до сих пор охраняло и обеспечивало частную собственность.
    Все до сих пор происходившие движения были движениями меньшинства или совершались в интересах меньшинства. Пролетарское движение есть самостоятельное движение огромного большинства в интересах огромного большинства. Пролетариат, самый низший слой современного общества, не может подняться, не может выпрямиться без того, чтобы при этом не взлетела на воздух вся возвышающаяся над ним надстройка из слоев, образующих официальное общество.

К дню рождения величайшего мыслителя, философа, коммуниста Карла Маркса

БУРЖУА И ПРОЛЕТАРИИ 

История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов.

Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов.

В предшествующие исторические эпохи мы находим почти повсюду полное расчленение общества на различные сословия, — целую лестницу различных общественных положений. В Древнем Риме мы встречаем патрициев, всадников, плебеев, рабов; в средние века — феодальных господ, вассалов, цеховых мастеров, подмастерьев, крепостных, и к тому же почти в каждом из этих классов — еще особые градации.

РЕЙНСКИЙ ЛАНДТАГ

В пяти больших статьях Маркс взялся осветить дебаты рейнского провинциального ландтага, ровно за год до того заседавшего девять недель в Дюссельдорфе. Провинциальные ландтаги были бессильные, фиктивные представительные учреждения, которыми прусский король пытался прикрыть тот факт, что он нарушил обещание 1815 г. и не дал стране конституции. Заседали они при закрытых дверях и имели некоторое, весьма скромное, влияние разве только в обсуждении мелких общинных дел. С тех пор как в 1837 г. начались в Кёльне и Познани столкновения с католической церковью, ландтаги вообще больше не созывались; от рейнского и познанского ландтагов можно было еще скорее, чем от других, ждать оппозиции, хотя бы и в ультрамонтанском духе.

От всяких либеральных вожделений эти почтенные учреждения были застрахованы уже тем, что непременным условием избрания в ландтаг было владение землей. При этом половину всего состава ландтага составляли дворяне-землевладельцы, треть — городское население, имевшее земельный ценз, и одну шестую — крестьяне. Впрочем, этот достойный принцип не проводился в полной своей красе во всех провинциях, и как раз во вновь завоеванной Рейнской провинции пришлось сделать некоторые уступки духу времени. Но и там всегда сказывалось то, что дворянство владело больше чем третью всех голосов в ландтаге, а так как решения обязательно принимались лишь большинством двух третей всего состава, то нельзя было ничего сделать против воли дворянства. Городской земельный ценз был еще ограничен условием, чтобы земля находилась не менее десяти лет во владении избираемого; кроме того, правительство имело право не утвердить избрание любого городского служащего.

Эти ландтаги заслужили всеобщее презрение, однако Фридрих Вильгельм IV, вступив на престол, вновь созвал их на 1841 г. Он даже несколько расширил их права — впрочем, лишь с целью надуть кредиторов государства, которым еще в 1820 г. дано было обязательство заключать новые займы лишь с согласия и под гарантией сословных собраний дальнейшего созыва. В своей знаменитой брошюре Иоганн Якоби обратился к провинциальным ландтагам, убеждая их считать своим правом провозглашение обещанной королем конституции. Но ландтаги оставались глухи к его призыву.

3

ФИЛОСОФИЯ САМОСОЗНАНИЯ

Подлинным главой берлинских младогегельянцев был, однако, не Кёппен, а Бруно Бауэр. Как самый выдающийся ученик Гегеля он и пользовался соответственным почетом, особенно когда с высокомерием умозрительного философа ополчился на швабскую манеру Штрауса в «Жизни Иисуса» и получил от Штрауса резкий отпор. Министр по делам просвещения Альтенштейн взял под свою защиту его многообещавший талант.

При всем том Бруно Бауэр не был честолюбцем, и Штраус ошибался, пророча ему, что он кон- чит «окостенелой схоластикой» ортодоксального вождя Генгстенберга. Напротив, летом 1839 г. у Бруно Бауэра завязалась литературная полемика с Генгстенбергом, который хотел возвести ветхо- заветного бога мести и гнева в сан бога христиан. Спор их, правда, не выходил за пределы акаде- мической полемики; все же ослабевший под старость и запуганный Альтенштейн предпочел убрать своего любимца подальше от подозрительных — столь же мстительных, сколь и правоверных — ортодоксов. Осенью 1839 г. он послал Бруно Бауэра в Боннский университет приват-доцентом с намерением не далее чем через год произвести его в профессора.

Но Бруно Бауэр, как это особенно видно из его писем к Марксу, переживал в то время идейную эволюцию, которая завела его гораздо дальше, чем Штрауса. Он приступил к критике евангелия и смел с лица земли последние развалины здания, еще сохраненные Штраусом. Бруно Бауэр утверждал, что во всех четырех евангелиях нет ни единого атома исторической правды и что все описанное в них — вольное литературное творчество евангелистов. Далее он доказывал, что христианство, ставшее мировой религией, не было навязано древнему греко-римскому миру, а было его собственным созданием. Этим Бауэр проложил единственно возможный путь для научного исследования возникновения христианства. Недаром модный и салонный придворный богослов Гарнак, причесывая в настоящее время евангелие в интересах господствующих классов, не постеснялся обозвать «жалким» прогресс, достигнутый на указанном Бруно Бауэром пути.

В то время, когда эти мысли созревали в голове Бруно Бауэра, Карл Маркс был его неразлучным спутником. Сам Бауэр видел в друге, который был моложе его на девять лет, наиболее способного боевого товарища. Не успел он обжиться в Бонне, как начал настойчиво звать туда и Маркса. Профессорский клуб в Бонне, — писал Бауэр, — «чистейшей воды филистерия» в сравнении с берлинским «Докторским клубом», в котором все же больше духовных интересов. И в Бонне он много смеется, но еще ни разу не смеялся так, как в Берлине, когда просто ходил с Марксом по улицам, Бауэр торопил Маркса сдать скорее свой «пустячный экзамен», для которого нужно только прочесть Аристотеля, Спинозу, Лейбница и больше ничего. Не стоит долго возиться с таким вздором и относиться серьезно к сущему фарсу. С боннскими философами, писал он, Маркс справится шутя, а главное — необходимо теперь же, не откладывая, начать издавать вдвоем радикальный журнал. Берлинское пустословие и пресность «Hallische Jahrbucher» становятся невыносимыми; жаль Руге, но почему он не вышвырнет из своего журнала всю эту мелюзгу?

МЛАДОГЕГЕЛЬЯНЦЫ

С весны 1838 г., когда он потерял отца, Карл Маркс прожил в Берлине еще три года. Все это время он вращался среди членов «Докторского клуба», умственная жизнь которого открыла ему дорогу к гегелевской философии.

Учение Гегеля тогда считалось еще прусской государственной философией. Министр по делам просвещения Альтенштейн и тайный советник при нем Иоганн Шульце взяли это учение под свое высокое покровительство. Гегель возвеличивал государство как воплощение нравственной идеи, как абсолютно разумное и абсолютную самоцель. Этим он присваивал ему высшие права по отношению к отдельным личностям, для которых верховный долг — быть членами государства. Это учение о государстве приходилось чрезвычайно по душе прусской бюрократии, оно бросало озаряющий свет даже на грехи такого рода, как травля «демагогов»¹.

Гегель в своей философии вовсе не занимался лицемерием. Тот факт, что монархия, в которой государственные чиновники трудятся каждый по мере своих сил, казалась ему идеальнейшей формой правления, объясняется уровнем политического развития самого Гегеля. Все же он считал необходимым некоторое косвенное участие господствующих классов в делах правления, однако со строгим сословным ограничением. О всеобщем народном представительстве в современном конституционном смысле он не хотел и слышать, подобно прусскому королю и его оракулу Меттерниху.

Но система, которую Гегель смастерил лично для себя, находилась в непримиримом противоречии с диалектическим методом, который он проповедовал как философ. Вместе с понятием бытия дано и понятие небытия, а из борьбы обоих возникает высшее понятие становления. Все существует и в то же время не существует, ибо все течет, все постоянно изменяется, непрерывно возникает и проходит. История для Гегеля есть также непрерывно преобразующийся, восходящий от низшего к высшему процесс развития. И этот процесс Гегель с его универсальной образованностью пытался проследить в самых различных областях исторической науки, правда, лишь в форме, соответствующей его идеалистическому мировоззрению: с точки зрения Гегеля исторические события представляют собой разные ступени развития абсолютной идеи; ее он считал животворящей душой всего мира, никак иначе эту абсолютную идею не определяя.

Книга «Карл Маркс. История его жизни» написана Францем Мерингом — выдающимся представителем левого крыла немецкой социал-демократии, одним из основателей Коммунистической партии Германии, соратником Карла Либкнехта и Розы Люксембург.

Франц Меринг (1846—1919) хорошо знаком советскому читателю своими работами по истории Германии и немецкого рабочего движения, по истории марксизма и ряду других вопросов.

Огромной заслугой Меринга является его борьба на страницах социал-демократической печати против ревизионизма Бернштейна и других оппортунистов.

В. И. Ленин в 1908 г. охарактеризовал его как «человека, не только желающего, но и умеющего быть марксистом»¹.
Великую Октябрьскую социалистическую революцию Меринг встретил восторженно. В открытом письме в «Правду» от имени группы «Спартак» он писал в июне 1918 г.: «Мы встретили весть о победе большевиков с чувством гордости, без всякой зависти, как нашу собственную победу»². В целом ряде своих статей и брошюр Меринг, ополчаясь против злобной клеветы буржуазии и социал-шовинистов на Советскую Россию, выступил в защиту политики большевиков и Советского правительства, в защиту диктатуры пролетариата. Незадолго до смерти Меринг принял деятельное
участие в основании Коммунистической партии Германии. Умер он в январе 1919 г. уже коммунистом.

Последние годы жизни Меринг посвятил созданию одного из своих самых значительных трудов — биографии Маркса, которая вышла под названием «Карл Маркс. История его жизни». Эта книга является венцом всего творчества Меринга, итогом его многолетней исследовательской работы по истории марксизма.

Большим достоинством книги является тот факт, что жизнь и деятельность Маркса Меринг описывает в тесной связи со всеми важнейшими событиями международного рабочего движения. Он очень много внимания уделяет анализу произведений Маркса, показывая их место и значение в истории формирования и развития марксизма. Таким работам Маркса, как докторская диссертация, «Святое семейство», «Немецкая идеология», «Нищета философии», «Манифест Коммунистической партии»,  «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», «Капитал», посвящены целые разделы
книги. Не ограничиваясь изложением содержания и анализом произведений Маркса, Меринг подробно освещает ту историческую обстановку, в которой они создавались, а также описывает историю опубликования важнейших произведений Маркса, показывая огромные трудности, которые приходилось ему преодолевать, чтобы напечатать свои работы.

Характеризуя величие Маркса, Меринг правильно указывает, что оно в значительной степени обусловливается неразрывным слиянием в Марксе человека мысли и человека дела, т. е. иными словами Меринг отмечает у Маркса наличие полного единства между теорией и практикой. В этой связи Меринг рисует Маркса не только величайшим мыслителем, создателем революционной теории, указавшей трудящимся массам путь к освобождению от капиталистического рабства, но также пламенным борцом и непосредственным руководителем международного рабочего движения. Меринг показывает роль Маркса в организации Союза коммунистов, его кипучую деятельность в
период революции 1848— 1849 гг., его руководство I Интернационалом.

Одну из самых больших заслуг Маркса Меринг правильно видит в том, что Маркс явился создателем исторического материализма — науки о законах развития общества.

Предварительным условием, без которого все дальнейшие попытки улучшения положения рабочих и их освобождения обречены на неудачу, является ограничение рабочего дня.

Оно необходимо как для восстановления здоровья и физической силы рабочего класса, который составляет основной костяк каждого народа, так и для обеспечения рабочим возможности умственного развития, дружеского общения между собою, социальной и политической деятельности.

Мы предлагаем в законодательном порядке ограничить рабочий день 8 часами. Такое ограничение является общим требованием рабочих Соединенных Штатов Америки¹⁶⁹; решение конгресса сделает его общей платформой рабочего класса во всем мире.

...

Мы считаем тенденцию современной промышленности привлекать детей и подростков обоего пола к участию в великом деле общественного производства прогрессивной, здоровой и законной тенденцией, хотя при капиталистическом строе она и приняла уродливые формы.

При разумном общественном строе каждый ребенок с 9-летнего возраста должен стать производительным работником так же, как и каждый трудоспособный взрослый человек, должен подчиняться общему закону природы, а именно: чтобы есть, он должен работать, и работать не только головой, но и руками. Однако в настоящее время в нашу задачу входит забота только о детях и подростках из рабочего класса.

Мы считаем необходимым, основываясь на физиологии, разбить детей и подростков обоего пола на три группы, требующие различного отношения к себе: в первую группу должны входить дети от 9 до 12 лет, во вторую - от 13 до 15 лет, в третью - 16 и 17-летние. Мы предлагаем, чтобы для первой группы закон ограничил труд в какой бы то ни было мастерской или на дому двумя часами; для второй - четырьмя и для третьей - шестью часами.

Для третьей группы должен быть перерыв по крайней мере в один час для еды или для отдыха.

...

Капитал является концентрированной общественной силой, тогда как рабочий располагает только своей рабочей силой. Следовательно, договор между капиталом и трудом никогда не может быть заключен на справедливых условиях, справедливых даже с точки зрения общества, в котором собственность на материальные средства существования и труда противостоит живой производительной силе. Социальная сила рабочих заключается только в их численности. Но сила численного превосходства уничтожается их. разобщенностью. Разобщенность рабочих создается и продолжает существовать вследствие неизбежной конкуренции между ними самими.

Отметим здесь лишь два крупных факта.

После тридцатилетней борьбы, которую английский рабочий класс вел с изумительным упорством, он использовал временный раскол между землевладельческой и денежной аристократией, чтобы добиться билля о десятичасовом рабочем дне¹⁰. Чрезвычайно благотворные последствия этого билля для фабричных рабочих в физическом, нравственном и умственном отношении, отмечаемые каждые полгода в отчетах фабричных инспекторов, стали теперь общепризнанными. Большинство европейских правительств должны были принять, с более или менее значительными изменениями, английский фабричный закон, и сам английский парламент вынужден ежегодно расширять сферу действия этого закона. Но в этом мероприятии для рабочих, помимо его практического значения, было еще нечто другое, что содействовало его удивительному успеху. Устами своих известнейших ученых, вроде д-ра Юра, профессора Сениора и других мудрецов того же сорта, буржуазия предсказывала и без конца твердила, что всякое законодательное ограничение рабочего времени должно прозвучать похоронным звоном для британской промышленности, которая, подобно вампиру, может существовать лишь питаясь кровью, да притом еще детской кровью. В старину убийство детей принадлежало к таинствам религии Молоха, но практиковалось оно лишь в некоторых высокоторжественных случаях, не чаще, вероятно, одного раза в год; притом Молох не обнаруживал исключительной склонности к детям бедняков. Эта борьба вокруг законодательного ограничения рабочего времени велась с тем большим ожесточением, что, независимо от испуга жаждущих прибыли, здесь дело шло о великом споре между слепым господством закона спроса и предложения, в котором заключается политическая экономия буржуазии, и общественным производством, управляемым общественным предвидением, в чем заключается политическая экономия рабочего класса.

Поэтому билль о десятичасовом рабочем дне был не только важным практическим успехом, но и победой принципа; впервые политическая экономия буржуазии открыто капитулировала перед политической экономией рабочего класса.

Но предстояла еще более значительная победа политической экономии труда над политической экономией собственности*. Мы говорим о кооперативном движении, в частности о кооперативных фабриках, основанных без всякой поддержки усилиями немногих смелых «рук». Значение этих великих социальных опытов не может быть переоценено. Не на словах, а на деле рабочие доказали, что производство в крупных размерах и ведущееся в соответствии с требованиями современной науки, осуществимо при отсутствии класса хозяев, пользующихся трудом класса наемных рабочих;