Самый глубокий источник религиозных предрассудков –

это нищета и темнота; с этим злом и должны мы бороться.

(В.И. Ленин )

Думаю, что сейчас мало кто имеет представление о том, как менялось мировоззрение людей в результате Октябрьской революции, как на смену религиозным взглядам у значительной части населения наблюдалось тяготение к атеизму. Но почему нам сейчас важно знать хотя бы что-то об атеизме 20-х годов, вроде бы сейчас возрождать знания о нем не актуально? Надо знать, почему в одни времена сознанием масс овладевают одни настроения и идеи, а в другие времена эти настроения и идеи ослабевают и даже начинают заменяться противоположными. Вот сейчас мы видим, что люди тянутся к религии, даже многие коммунисты, которые раньше были атеистами, принимают крещение и начинают говорить о том, что коммунистические и религиозные идеи совпадают. Но как и почему совершался этот процесс? Этого мы не поймем, если не будем знать историю идейной жизни страны в XX веке. Когда стал угасать атеизм в нашей стране? Это началось примерно с середины 70-х годов. В 1979 г., я делала доклад «О богоискательских тенденциях в советской публицистической, философской и художественной литературе».Уже тогда было видно, что идет смена идеологии. Но это не было ясно даже кое-кому из тех, кто занимался вопросами философии, и в частности, атеизма. Каждый ведь у нас занимается своей областью, очень узкой. А я человек любознательный по натуре, читаю то одно, то другое, будь то статьи по литературоведению, истории или искусству, романы или публицистика. Постепенно я убеждалась в том, что, действительно, идет смена идеологии, причем очень незаметно (кто-то тогда назвал этот процесс «ползучей контрреволюцией»). А почему шла смена идеологии? В какой форме? Было заметно, что место коммунистической идеологии должна занять на первых порах религия. Вспомним, что религиозная идеология была господствующей в дореволюционный период. В период, когда существовали антагонистические классы, она освящала господствующую власть.

Предисловие

Книга эта задумана мною еще до революции. Пропагандируя учение коммунизма среди рабочих и крестьян, я очень часто наталкивался на то, что правильно воспринять учение коммунизма мешает рабочему и крестьянину религиозный дурман, окутывающий его сознание. Этот религиозный дурман напускался с самого детства, когда ребенок бессилен бороться с теми обманчивыми и подчас дикими понятиями о мире, которые вбивались, а нередко и ныне вбиваются ему в голову его воспитателями.

А до революции было так, что почти все мы подвергались в школе и дома религиозной обработке. Мы еще ничего не знали о мире, мы не знали законов своей страны и не знали, кто создает и в чьих интересах создаются эти законы, но нам упорно вдалбливали, что есть высший судия, высший правитель, высшее существо на небе, у которого миллионы слуг, святых, ангелов и дьяволов. И с детства учили нас, что по слову этого высшего существа создан весь мир.

Основой этого учения, как для христиан разных вероисповеданий, так и для евреев, служит библия, и даже магометанский коран[1] берет девять десятых своего учения из той же библии. И вот чуть ли не полмира воспитывается с детства на этих рассказах из библии. И не только «сотворение» мира, но и все события человеческой истории попы объясняют на основании библии.

Попы убеждали и убеждают нас, что библия — священная книга, что она — откровение самого бога, данное людям. Но когда начали изучать ее внимательнее, когда история евреев, на языке которых она была написана, была достаточно изучена, то оказалось, что библия — это собрание самых разнообразных сочинений, составленное в разное время очень многими писателями. В ней собрано много сказок и преданий, какие можно встретить у любого пастушеского и земледельческого народа.

Ярославский Емельян Михайлович

1866 год ознаменовался удивительным происшествием, которое, вероятно, еще многим памятно. Не говоря уже о том, что слухи, ходившие в связи с необъяснимым явлением, о котором идет речь, волновали жителей приморских городов и континентов, они еще сеяли тревогу и среди моряков. Купцы, судовладельцы, капитаны судов, Шкиперы как в Европе, так и в Америке, моряки военного флота всех стран, даже правительства различных государств Старого и Нового Света были озабочены событием, не поддающимся объяснению.
      Дело в том, что с некоторого времени многие корабли стали встречать в море какой-то длинный, фосфоресцирующий, веретенообразный предмет, далеко превосходивший кита как размерами, так и быстротой передвижения.
      Записи, сделанные в бортовых журналах разных судов, удивительно схожи в описании внешнего вида загадочного существа или предмета, неслыханной скорости и силы его движений, а также особенностей его поведения. Если это было китообразное, то, судя по описаниям, оно превосходило величиной всех доныне известных в науке представителей этого отряда. Ни Кювье, ни Ласепед, ни Дюмериль, ни Катрфаж не поверили бы в существование такого феномена, не увидав его собственными глазами, вернее глазами ученых.

26 июля 1864 года при сильном северо-восточном ветре мчалась, на всех парах вдоль Северного пролива великолепная яхта. На верхушке ее бизань-мачты развевался английский флаг, а на голубом вымпеле грот-мачты виднелись расшитые золотом, увенчанные герцогской короной инициалы "Э.Г.". Яхта носила название "Дункан". Она принадлежала лорду Эдуарду Гленарвану, одному из шестнадцати шотландских пэров, заседающих в палате лордов, почетному члену известного во всем Соединенном Королевстве Темзинского яхт-клуба.
      На борту "Дункана" находились: Гленарван, его молодая жена леди Элен и двоюродный брат - майор Мак-Наббс.
      Недавно спущенная на воду, яхта заканчивала пробное плавание в нескольких милях от залива Клайда и возвращалась в Глазго.
      На горизонте вырисовывался уже остров Арран, как вдруг вахтенный матрос доложил, что за кормой "Дункана" плывет какая-то огромная рыба. Капитан Джон Манглс немедленно приказал сообщить об этом лорду Эдуарду, и тот в сопровождении майора Мак-Наббса не замедлил подняться на ют [кормовую часть судна].
      - Что это за рыба? - спросил он капитана.
      - Я полагаю, сэр, что это крупная акула, - ответил Джон Манглс.
      - Акула в здешних водах! - недоверчиво воскликнул Гленарван.
      - В этом нет ничего удивительного, - подтвердил капитан, - это рыба-молот - вид акул, встречающийся во всех морях и под всеми широтами. Если я не ошибаюсь, то мы имеем дело с одной из этих подлых тварей. Если разрешите, сэр, и если леди Гленарван доставит удовольствие присутствовать при этой интересной охоте, то мы быстро узнаем, что это за рыба.

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПОТЕРПЕВШИЕ КРУШЕНИЕ *

ГЛАВА I

      Ураган 1865 года. - Крики в воздухе. - Смерч уносит воздушный шар. - Оболочка лопается. - Кругом вода. - Пять пассажиров. - Что происходит в корзине. - Земля на горизонте. - Развязка.

      - Мы поднимаемся?
      - Нет! Напротив! Мы опускаемся!
      - Хуже того, мистер Сайрес: мы падаем!
      - Выбросить балласт!
      - Последний мешок только что опорожнен!
      - Поднимается ли шар?
      - Нет!
      - Я как будто слышу плеск волн!
      - Корзина - над водой!
      - До моря не больше пятисот футов (1)!
      В воздухе раздался властный голос:
      - Все тяжелое за борт! Все!..
      Эти слова слышались над безбрежной пустыней Тихого океана 23 марта 1865 года, около четырех часов дня.
      Все, разумеется, помнят жестокую бурю, разразившуюся в этом году во время равноденствия. Барометр упал до 710 миллиметров. Страшный норд-ост дул, не утихая, с 18 по 26 марта. Он произвел невиданные опустошения в Америке, Европе и Азии, на территории в тысячу восемьсот миль - между тридцать пятой параллелью северной широты до сороковой южной параллели.
      Разрушенные города, вырванные с корнем леса, берега, опустошенные нахлынувшими горами воды, сотни кораблей, выброшенных на берег, целые области, разоренные смерчем, все сметавшим на своем пути, тысячи людей, раздавленных на суше или поглощенных водой, - вот последствия этого неистовствовавшего урагана. Он произвел больше опустошений, чем бури, уничтожившие Гавану и Гваделупу 25 октября 1810 года и 26 июля 1825 года.
      В то самое время, когда на суше и на воде происходило столько ужасных бедствий, в воздухе разыгрывалась не менее страшная драма.

  – Да кто же такой в конце концов Жюль Верн?! – воскликнул в отчаянии один американский репортер, прибывший в Париж, чтобы побеседовать со знаменитым писателем. – Быть может, его вовсе не существует?
   Действительно, было отчего прийти в отчаяние. Все, кого он расспрашивал, сообщали ему самые противоречивые сведения.
   – Жюль Верн – неутомимый путешественник, – сказал один. – Он объехал Европу, Азию, Африку, обе Америки, Австралию и сейчас плавает где-то в Океании. В своих романах он описывает только собственные приключения и наблюдения.
   – Жюль Верн никогда и никуда не выезжал, – возразил другой. – Он живет где-то в провинции и строчит свои романы, не выходя из кабинета. Все, что он издает, списано с книг знаменитых географов и путешественников.
   – Жюль Верн вовсе не француз, – сообщил третий. – Он еврей, уроженец города Плоцка, близ Варшавы, и его настоящее имя Юлий Ольшевич – от слова «ольха» – по-старофранцузски «вернь». Свою карьеру он начал литературным секретарем знаменитого Александра Дюма. Это он, Жюль Верн, является подлинным автором романов «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо».
   – Жюль Верн – это миф, – объявил четвертый. – Это просто коллективный псевдоним, под которым пишет целое географическое общество.
– Жюль Верн действительно существовал, но он умер несколько лет назад, – заключил пятый. – Это английский капитан, старый морской волк, командир корабля «Сен-Мишель». Первые его романы были изданы предприимчивым издателем Этселем, который до сих пор, используя популярное имя, продолжает выпускать ежегодно два тома сочинений под маркой «Жюль Верн».
   Этим анекдотом вполне уместно начать биографию знаменитого писателя. Анекдоты и легенды окружали его при жизни, заслоняя от читателей подлинное лицо писателя. Но он не сердился, не протестовал, только улыбался. Скромный, пожалуй, даже скрытный, он никогда не говорил о себе. Только однажды, указывая на карту Земли, украшавшую стену его кабинета, он сказал одному из своих друзей:
   – Я довольствуюсь вот этим. Я иду по следам своих героев. От настоящих путешествий мне всегда приходится отказываться.
   – Как, вы не совершили ни одного кругосветного плавания? – спросил изумленный гость.
   – Нет, никогда!
   – И никогда не видели людоедов?
   – Что вы! Я боялся, что они меня съедят!
   И постепенно в умах современников укоренилась легенда о писателе, который только по книгам изучает другие страны и совершает необыкновенные путешествия лишь в мечтах.
   После смерти Жюля Верна торопливые биографы из этих легенд сложили историю его жизни.

1

Хорошо в пятьдесят лет иметь прошлое, не вызывающее желания забыть его. Твое прошлое, отделившееся и живущее независи­мой жизнью, но одновременно с тобой. Хорошо иметь при этом буду­щее, уверенное, хотя и не слишком очерченное, достаточно размытое, чтобы быть будущим, а не повторением прошлого и настоящего. И ви­деть, что кривая в будущее идет пока вверх, растет. И кривая роста растет. И кривая роста кривой роста тоже растет. И так далее - дале­кая экстраполяция, конечно, недопустимое превышение точности, - но загиба не видно, это факт.

Такое редко бывает в науке. В искусстве, в практических обла­стях и в пятьдесят и в семьдесят можно работать не хуже, может быть, и лучше, чем в тридцать. Опыта больше, а дело то же: составлять новые сочетания из тех же элементов, слов, красок, положений. На­копленный опыт подхватывает и несет, сочетаний элементов беско­нечно много, никогда не переделаешь, поэтому всегда открытая пер­спектива. В науке то, что ты уже знаешь, больше не помогает. Опыт может быть полезен, а может - вреден. Ты ничего не знаешь, ты всегда в тупике. И никто не знает, и не знал, и не мог знать. Кроме бога, замыслившего этот мир. Последний термин - для нас и для древних в равной мере - формулировка веры в красоту и смысл среди хаоса. Неколебимой и недоказуемой, как и надлежит быть истинной вере.

Повезло ли ему в жизни? Наверное, надо ответить: да. Только люди со сверхдарованием мало подвержены превратностям судьбы. Его нормальные исходные данные не могут одни объяснить его значе­ние в науке.

Но и не то чтобы сочетание случайных обстоятельств выдвинуло его. Не слепое везение. Нет, у него было дополнительное качество, определившее успех. Качество, тоже само по себе не такое редкое, как не редко и научное дарование. Но у него оказалось одновременно два качества, может быть, надо сказать - несколько, очень гармонич­но сочлененных.

Он обладал умом. В самом бесхитростном смысле слова, не вызы­вающим еще необходимости углубленного анализа этого понятия, ана­лиза, от которого возникает лишь зыбкость. Большинство людей, та­лантливых в науке, тоже обладают умом. Но их ум подчинен дарова­нию, его высшему назначению. Это хорошо, это освобождает от непло­дотворных сомнений, позволяет идти вперед не оглядываясь, не думая о последствиях. Но это и вредит. Это приводит к неоправданной на­стойчивости, то есть упрямству, к потере понимания границ своих и своего направления возможностей, постепенной деформации личности.

Памяти Льва Ландау посвящается этот рассказ

Теоретическая физика

Главным помощником в достижении цели служили, как известно, книги «Теоретической физики». Все, что училось,— училось по этому курсу, говорит А. Ф. Андреев, кстати, аспирант Ландау последнего периода, когда, по существу, весь курс был уже издан.

Едва ли кому-нибудь даже с исключительной находчивостью популяризатора удастся дать читателю-неспециалисту представление о курсе «Теоретической физики» и об отличии его от других подобных изданий. Единственно, что можно и, наверное, интересно — привести какие-то оценочные высказывания. Представим, что собрались ученики Ландау, и послушаем их.

— Такой курс мог сделать только Ландау. Буквально не сходя с места, не прибегая к литературным источникам, в любую минуту он мог начать работу по привлекшему его внимание вопросу из какой угодно области теоретической физики. Поэтому лишь он и был в состоянии создать энциклопедическое руководство по большей части нашей науки, причем любой пункт изложен так, как будто он впервые открыт авторами, а подход к материалу одновременно и строже и доходчивее, чем в других учебниках.

— Это — концептуальный курс теоретической физики, монография, основы всего и навсегда. Этот курс — фактический памятник Ландау. Его мог сделать только он — и никто другой. В мире не пишется книг ярче этого курса даже в одной какой-нибудь области. Например, вышла целая масса всяческих «Квантовых механик». Но в них нельзя найти подобного тому, что есть у Ландау. А у него еще — вся теоретическая физика.

— Эти книги поразительны по отбору материала — вот их главная отличительная черта. В них то, что зарублено навсегда. Есть книги, которые являются жемчужинами науки. Так, один известный западный теоретик всюду возит с собой «Статистическую физику», не расстается с ней. «Посмотрите у Ландау» — постоянная фраза. Потому что это уникальное издание по отбору самого главного и самого важного.

Памяти Льва Ландау посвящается этот рассказ

Теоретический семинар

Каждый четверг, ровно в 11 часов утра... Нет, надо начать немного раньше. Еще нет одиннадцати. Но в коридоре уже толкутся теоретики. Прохаживаются, собираются в группы, оживленно обмениваются репликами. Там и здесь вспыхивают споры, возбужденный, увлеченный разговор. Предмет его,— конечно же, физика. Может, тема предстоящего семинара. Может, заинтересовавшая всех статья. Или работа кого-нибудь из присутствующих, ее неожиданный результат. Среди собравшихся мелькает высокая, слегка сутулящаяся фигура Ландау, «шагающего по широкому коридору с кем-либо из своих друзей-учеников и обсуждающего то ли только что появившуюся статью, то ли очередную «непробиваемую» задачу»,— вспоминает один из «друзей-учеников». Но чаще всего Ландау прогуливается с кем-нибудь из докладчиков предстоящего семинара, о чем-то они уславливаются, возможно, устраняют неясности. Словом, он, как художник, наносит последние мазки на полотно.

А кругом не утихает возбужденный гул, и вся атмосфера наполнена ожиданием. Подобное обычно бывает перед премьерой или вернисажем. Здесь такая обстановка перед каждым семинаром. Большинство участников и воспринимало семинар как праздник. Только праздник этот не стоит отождествлять с идиллией или со всеобщим удовольствием. Никакой идиллии не было и в помине. Да и удовольствие доставалось не всем. Шла напряженнейшая умственная работа. Не все ее участники оказывались на высоте. А потому немало было жестких инцидентов. И не видимых миру слез... И все-таки это был праздник.

  Весна совершала свое вторжение на Мерсер-стрит.

    Хозяин дома номер 112, в фуфайке с расстегнутым воротом и в туфлях на босу ногу, отложив листы бумаги с выкладками, сидел у радиоприемника и слушал последние известия. Новости были превосходные: русские вели операции в Бранденбурге, сердце проклятого рейха. Скоро, очень скоро они будут на берегах поросшего кувшинками знакомого озера, что в нескольких автобусных остановках от Потсдама! Прозвучало еще одно знакомое географическое название, и, изумленно приподняв бровь, он услышал, что американская авиация совершила массированный налет на город Ульм, «успешно уничтожив большое число домов и стратегических объектов». Он что-то не припоминал о наличии в Ульме стратегических объектов, разве что только к ним не принадлежал дом владельца мучной лавки на Вокзальной улице, где родился он сам, Альберт Эйнштейн! Диктор перешел к Венгрии. Попытка немцев зацепиться в районе Балатон лопнула. Территория Венгрии скоро будет освобождена совсем. В этой связи он подумал о Сциларде, и, как это часто бывает, через несколько минут телефон донес голос самого Сциларда. Чикагский физик находился в Принстоне и просил позволения срочно зайти. Еще через полчаса они уже беседовали, сидя перед большим окном, из которого виднелись зеленые просторы Нью-Джерси.

    Сцилард был встревожен и делал тщетные попытки скрыть эту тревогу. В его обычно безукоризненном немецком языке шипящие звуки «ш» и «ч» появлялись чаще, чем это было им положено. Он сказал:

    — Рассуждая формально, я не имею права говорить с вами о том, о чем буду говорить.

    Эйнштейн вопросительно посмотрел на гостя.

ПОЧЕМУ СОЦИАЛИЗМ?
(1949)

Стоит ли высказываться о социализме человеку, который не является специалистом в экономических и социальных вопросах? По ряду причин думаю, что да.

Давайте сначала рассмотрим этот вопрос с точки зрения научного знания. Может показаться, что между астрономией и экономикой нет существенных методологических различий. И в той и в другой ученые стараются открыть общие законы для определенной группы явлений, чтобы как можно яснее понять связь между ними. Но на самом деле методологические различия существуют. Открытие общих законов в области экономики затруднено тем обстоятельством, что наблюдаемые экономические явления подвержены воздействию многих факторов. И оценить каждый из них в отдельности крайне трудно.

К тому же, хорошо известно, что опыт, накопленный с начала так называемого цивилизованного периода человеческой истории, был в значительной мере ограничен и подвержен влиянию причин по своей природе неэкономических. Например, большинство великих государств обязаны своим появлением завоеванию. Народы-завоеватели делали себя юридически и экономически правящим классом завоеванной страны. Они присваивали себе монопольное право на владение землей и выбирали жрецов только из своих рядов. Эти жрецы, в руках которых был контроль над образованием, сделали классовое разделение общества постоянным и создали систему ценностей, которой люди стали руководствоваться в своем общественном поведении, по большей части бессознательно.

Эта историческая традиция остается в силе. Нигде мы не преодолели того, что Торстен Веблен называл "хищнической фазой” человеческого развития. Существующие экономические факты принадлежат к ней, и законы, которые мы можем вывести из этих фактов, неприложимы к другим фазам. А так как цель социализма и состоит именно в том, чтобы преодолеть хищническую фазу человеческого развития ради более высокой, экономическая наука в ее настоящем виде не способна прояснить черты социалистического общества будущего.